Но тогда, в далёком 1965 году увидел я “Орлёнок” далеко не таким, каким его представлял по по статьям В.Малова и Л.Балашковой, по  рассказам  Юры Камышкова и многих других орлят-коммунаров. В 1965 г. в “Орлёнке”  о коммунарах вслух уже не говорили. Поговрить о коммурах и о коммунарском движении удалось только с О.С.Газманом.

В пересменнке вожатые пошли в поход. И там меня... похоронили...

А ТЕПЕРЬ НЕКОТОРЫЕ ПОДРОБНОСТИ

КАК В “ОРЛЁНКЕ” ВОЖАТОГО ПОБРИЛИ

В “Орлёнок” я приехал в середине августа. Было очень тепло.

На море был “бархатный сезон”.

От остановки автобуса до Управления лагеря добирался долго. Пришлось свой багаж перетаскивать “порциями”, по два “места” переносил метров на 50, возвращался за следующей “порцией!”. И всё оттого, что решил взять с собой “гармошки” (альбомы, изготовленные по принципу детских книжек-раскладушек из рулонов обоев с материалами по коммунарскому движению).

Начальник дружины “Звёздная” Л.А. Балашкова, которая “зазвала” меня в “Орлёнок”,  ещё не вернулась в “Орлёнок”  и меня определили в дружину “Стремительная”, где начальником был тогда Гена Попов.

Не успели меня “поставить на отряд”, а тут как раз на мою беду какая-то большая торжественная линейка, на которой присутствовала сама “мама Орлёнка” - начальник Управления Дебольская. И видит она в шеренге вожатых меня. “Это что за бородатое чучело? Побрить?” (Так мне передали её реакцию на мою бороду).

Вызывает меня добрейший пионерский начальник Гена Попов, разводит руками и популярно объясняет, что пока я не побреюсь, отряда он мне не даст. Я могу ходить в столовую, купаться, делать, что захочу, но на отряд меня поставят только после того, как сбрею бороду. Я, конечно, бриться не стал и недели две болтался по лагерю, изредка выполняя какие-то поручения, что называется, “на побегушках”.

Надоело, и я подумал, что за это время у меня новая борода выросла бы. И сбрил бороду, но усы оставил.

Когда меня увидел начальник Гена, он был счастлив. “Вот теперь ты похож на Чапаева и ставлю тебя на второй отряд”.

Уже прошло около половины смены и меня “поставили” на отряд “Искра”, где до меня был вожатым Юра Камышков, студент “физтеха”, которого я знал по клубу юных коммунаров “Алый парус” при “Комсомолке”.   Ему надо было ехать в Москву, продолжать учёбу в институте.

Я постепенно вникал в “орлятскую жизнь”. Кое-что в ней нравилось...

Но больше вызывало непонимание, неприятие и протест. Прежде всего - санаторно-курортный образ жизни...

Невольно вспоминал роман С. Лема “Возвращение со звёзд” и статью о нём в “Комсомолке Г. Огнева. “Ням-ням во веки веков!”.

Удивительное дело - после знаменитого коммунарского сбора 1963 г. прошло только два года, а про коммунаров в “Орлёнке” абсолютно ничего не слышно. Впрочем, я же был свидетелем в пионерлагере “Ладожец” разговора Любы Балашковой с Виктором Маловым (с мужем), который так тогда и отказался возвращаться в “Орлёнок” (а значит, - и в свою семью!), утверждая, что “Орлёнок” уже совсем не тот... Но, признаться, я не думал, что это до такой степени...

Работать было вроде бы и не трудно. В том смысле, что дети пол дня были в школе, потом обед, ПЧМ (полтора часа молчания), что в обычных пионерлагерях называли откровеннее и без ханжества “мёртвый час”. А потом всякие “общедружинные” или даже “общелагерные” (для всех дружин “Орлёнка”) мероприятия. Называть их “коллективными творческими делами” у меня язык бы не повернулся, поскольку их организация тогда ничего общего ни с тем, что проповедовал И.П. Иванов, ни с тем, что было принято в клубах юных коммунаров, не имела.

Тогда в “Орлёнке” увлекались грандиозными супер-торжественными линейками-парадами и столь же грандиозными супер-балдёжными шоу типа “Праздник моря”, что в обычных лагерях называют “Праздником Нептуна” и когда обязательно надо вылавливать кого-нибудь. Особенный смак, если удастся поймать “начальство” и, навалившись на жертву целой толпой, подхватив её на руки, с первобытными криками и восторгами,  силком “макнуть” ( а то и с размаху швырнуть) в речную, морскую, а то и в океанскую  воду.

Вечерами очень часто кинофильм на открытой эстраде. И провести отрядный сбор-огонёк было для нас проблемой из проблем.

Постоянно “сверху” спускали “указули” о том, что отряд должен готовиться к чему-то  грандиозному. Например, к фестивалю, посвящённому дружбе народов СССР, нам достался удел представлять одну из среднеазиатских  республик и мы разучивали танец “Пата-пахта”. Бывали курьёзы. На “Международные олимпийские игры” команду нашего отряда назначили быть командой США. Я предупреждал, что США могут оказаться победителями “Олимпийских игр”, но меня никто не послушал. Однако, когда команда США победила в футбольных соревнованиях, меня начальство обвинило в отсутствии патриотизма...

Совсем не помню, чтобы что-то в ту смену успел провести в отряде “коммунарское” (надо посмотреть в своём архиве тех лет) и по этой причине очень был удивлён, когда через много-много лет меня разыскала (через редакцию “Комсомольской правды”) пионерка (в “Орлёнке” она была семиклассницей) Люда Зубакова. А когда она разыскала - заканчивала Калужский пединститут. Что ни говори, а получить в подарок букет цветов от бывшей пионерки - приятно.

Что больше всего не нравилось, так это “ночные бдения” на “вожатских планёрках”, которые начинались “после отбоя” и часов до двух-трёх ночи. А утром надо прийти в отряд к “подъёму”. Прийти в парадной пионерской форме, начищенным, наглаженным. Стоит ли удивляться, некоторые не выдерживали и нескольких лагерных “смен”.

Сказать, что уезжали “смертельно  уставшими”, это сказать очень “мягко”.

Помню как  на “ночных вожатских планёрках” очень сурово отчитывали, если у кого-то пионер пытался зайти в столовую  не в той форме одежды, в какой пролагалось. По этой причине отряд в течение дня должен был несколько раз переодеваться, а вожатые строго следили за этим ритуалом.

И можно было представить, с каким ужасом я ждал на “планёрке” “разборки” чрезвычайного происшествия, случившемся в моём отряде, чуть ли не в первый день моей “орлятской” карьеры. Дело в том, что в тот день (вечером, после ужина) должны  были показывать   документальный кинофильм об “Орлёнке” прежних лет, а в этот день наш отряд дежурил по столовой.

Девочки спешили как можно скорее перемыть посуду и бегом в спальню переодеться.

Но на “палубе” (на этаже) уже выключили  электрическое освещение (экономия электричества). И одна девочка (она была из какого-то сельского детдома) забыла, что стены и двери бывают из прозрачного стекла. Ей показалось, что стеклянная дверь в спальню распахнута, о на была закрыта. И девочка с разбега ударились о стекло, разбила его, пролетела внутрь и получила при этом сильные порезы осколками стёкол.

Я в это время был с отрядом и не видел всего этого. Но когда раздался звон стекла, из медпункта срочно позвонили в больницу соседнего села, и очень скоро девочка оказалась на операционном столе. Потом оказалось, что у неё сильно обезображено лицо. Она долго пролежала в больнице, и ей продлили пребывание в “Орлёнке” на следующую смену...

И вот сижу я на “вожатской планёрке” и слушаю, как “распекают” вожатого, у которого пионер зашёл в столовую в парадной форме. Что же со мной-то будет! Кончится моё “орлятское вожатство”, так  и не начавшись... Но вдруг, всех отпускают спать.  Я в недоумении подхожу к одному из коллег и спрашиваю, почему же не стали обсуждать несчастный случай в моём отряде. А он спокойно отвечает, что это первый случай за смену и что каждую смену кто-то “проходит” сквозь стекло. Вот, когда такие случаи учащаются, тогда начинаются “разборки”. Правда, на утренней линейке объявили, что надо соблюдать осторожность, что бывают несчастные случаи, когда пионеры “проходят сквозь стекло”.

Не успели объявить и разойтись с линейки, как опять звон стекла... Мы, отряд вожатых, как шли строем (с линейки отряд вожатых выходил строем последним), так строем и побежали...

Опять звонок в больницу, машина скорой помощи, стол хирурга...

К счастью, позже такие два корпуса переделали и дети перестали "проходить сквозь стёкла"...

Термин “пройти сквозь стекло” имел и другое значение.

КАК ПИОНЕРЫ СУДИЛИ РОБОТА

Из творческих дел больше всего запомнился (увы, на всю оставшуюся жизнь запомнился) “Суд над роботом”, который мы провели в холле корпуса нашей дружины.

Уже сам факт проведения суда над роботом “в век автоматики и телемеханики” вызвал негодование учителей физики “орлятской школы”.

А зря. У коммунаров было традицией проводить диспуты в фоме “суда”. Это вовсе не означало, что того, кого судят должны обязательно “судить” Но эти учителя плохо знали коммунарские традиционные коллективные творческие дела. Они шумно ввалились в “зал суда” во время заседания, когда уже шёл “судебный процесс” и стали требовать “прекратить это судилище”.

На самом деле, мои ребята собирались “взять на поруки” робота, который, по их мнению, во-первых, “способствовал усилению безработицы в странах капитала”, во-вторых, робот увеличивал опасность начала ядерной войны (если случится сбой с автоматикой), в-третьих, общение с роботом вредно сказывается на обслуживающем персонале, который тоже начинает “роботизироваться”.

Но поведение учителей в зале суда привело к неожиданному  для меня результату. Суд решил, что робот не может быть помилован в связи с тем, что “даже учителя физики самой лучшей в мире орлятской школы” (“где гуманные педагоги даже уроков на дом не задают”) “уже настолько подпали под влияние робота, что оказываются способными сорвать проводимое пионерами коллективное творческое дело”.

Робот был приговорён к высшей мере наказания - к публичному сожжению на главной  костровой площадке “Орлёнка”....

Сожжение робота не состоялось. И не только от того, что начальника дружины Л.А. Балашковой в это время в лагере не было (она была в командировке), старшая вожатая Люба Тверская (говорят, в прошлом коммунарка из Киева) пуще всего боялась “как бы чего не вышло”...

А “выйти” могло и на самом деле. Мои ребята уже готовили обращение ко всем другим орлятам, которое должно было быть провозглашено на торжественной линейке в день закрытия смены о том, чтобы подарить прекрасную здравницу “Орлёнок” детям-инвалидам…

Робот, можно сказать, спас “Орлёнок” от того, чтобы действительно стать “здравницей”. Впрочем, даже, если бы такое обращение и прозвучало, то риск всё равно был бы минимальным. А мне всё равно пришлось скоро возвращаться в Москву.

Уже в Москве я получил письменное разъяснение из ЦК ВЛКСМ, что моё пребывание в “Орлёнке” было прервано в связи с тем, что мою кандидатуру (как вожатого) не утверждал обком комсомола...

Кстати, спустя лет тридцать, я встретился с одним из тех учителей, которые “защитили” робота от сожжения на главной костровой площадке “Орлёнка” и помогли ЦК ВЛКСМ  “очистить ряды” вожатского состава  Всероссийского пионерского ЦК ВЛКСМ лагеря “Орлёнок” от одного “неутверждённого” обкомом комсомола коммунара, пробравшегося в святая-святых коммунистического воспитания.

Это было на...отпевании и похоронах одного из руководителей “Орлёнка”, а позже начальника Управления дополнительного образования А.К. Бруднова... Мы с этим учителем обменялись нашими авторскими книжками с дарственными надписями на титульных листах. Совсем по-дружески (как это принято у “орлят”)...